За один день в Думу без всякой подготовки и предварительных объявлений внесли и сразу в трех чтениях приняли поправки в Уголовный кодекс, предполагающие суровые наказания на время мобилизации — за уклонение, неявку, сдачу в плен и отказ воевать.
Одновременно все полностью или частично занятые российскими войсками регионы Украины обратились с просьбой провести немедленные референдумы о вхождении в состав России. Уже назначаются даты — столь же стремительно — прямо с конца нынешней недели.
Неофициально заявленное на вечер обращение Владимира Путина перенесли на утро. Это могли быть последние конвульсии аппаратной борьбы или последние дипломатические усилия западных лидеров перед переходом на новый виток — ночные звонки Берлина, Парижа и Вашингтона. А могла быть простая работа над текстом обращения, который Путин считает историческим, но который все равно получился формальным и сухим, одновременно грозным и успокоительным — где и враг у ворот, и мобилизация частичная, и вообще министр обороны Шойгу все разъяснит.
Обещанное намеками обращение Шойгу не состоялось. Зато во исполнение президентского указа он объявил кричаще не сходящиеся друг с другом цифры примерно шести тысяч погибших и трехсот тысяч подлежащих мобилизации по новому указу.
Комбинация всех этих событий вместе — послание Западу: вы решились воевать с нами в Украине, попробуйте воевать с нами в самой России, вернее, в том, что мы ею назовем. В надежде, что не решатся.
Одновременно это предложение завершить, заморозить конфликт там или примерно там, где линия фронта проходит сейчас: не хотели принять прежние, более мягкие условия, придется принимать худшие, а следующие будут еще хуже. В надежде, что испугаются.
Внутри страны все три события переводят конфликт из спецоперации на чужой территории в формат защиты земли русской, который по традиции дает правителям практически неограниченные права по отношению к населению. Хотя имитация народной войны без очевидных причин — по-прежнему рискованное предприятие и соответствующими инструментами поначалу будут пользоваться по минимуму.
Принуждение к родине
Переход иностранными войсками российской границы, где бы она ни проходила, даже если сегодня не там, где вчера, безусловно дает Путину формальное право и как бы моральное оправдание для выхода на новый уровень эскалации. Перевести спецоперацию в формат войны, перейти к мобилизационным мерам, бить по тем украинским объектам, по которым прежде не решались, и убедительнее грозить ядерным оружием.
Такое решение многие связывают с поддержкой и одобрением, которые Путин якобы получил от больших незападных стран на саммите ШОС в Самарканде. Однако, скорее, все было наоборот. Путин получил от крупнейших незападных стран сигнал заканчивать как можно скорее и перестать говорить от имени всего не-Запада, замазывая его слабостью и некомпетентностью, которую продемонстрировала Россия, объявившая себя военно-политическим авангардом незападного мира.
Тот факт, что у Китая к России есть вопросы, редко выходит в публичное пространство, но в Самарканде вышел даже на сайте Кремля. Такие вещи согласовываются заранее, и Кремль вряд ли включил невыгодные для себя строчки в официальный отчет без настояния Китая.
Что касается среднеазиатских союзников, то с их стороны Путин увидел снижение пиетета. Поездка на саммит G20 на остров Бали сулила бы еще больше неприятностей. Там, как восемь лет назад в Брисбене, лидерам незападных стран пришлось бы выбирать между общением с Путиным и западными коллегами с предсказуемым исходом.
Все указывает на то, что временной, человеческий, материальный, дипломатический ресурс «спецоперации» близится к исчерпанию, и Путин делает решительный шаг, чтобы закончить как можно скорее, зафиксировав прибыли и убытки. А если закончить не получится, то переложить за это вину на других и превратить собственное вторжение в оборонительную войну в надежде, что такая будет казаться гражданам легитимнее и развяжет руки для любых решений. Однако проблема в том, что российские оппоненты не считают, что нынешняя Россия в этой войне имеет право хоть на какие-то прибыли.
Партия войны и партия спецоперации
С самого начала войны основной конфликт внутри российской власти разворачивался не между партией мира и партией войны — голоса против войны и даже в пользу компромисса быстро заставили замолчать. Конфликт проходил между партиями войны и спецоперации. Их же можно назвать партиями легкого и тяжелого успеха, или профессиональной и народной войны.
Партия спецоперации ориентировалась на опыт России в Южной Осетии, Крыму и Сирии и была настроена на то, что воевать и добиваться успеха должны профессионалы. Война должна остаться на периферии национальной жизни, а страна в целом должна жить, как обычно.
Представители партии войны считали, что вторжение в Украину должно полностью изменить экономический уклад страны, ее элиту, культурную жизнь и даже повседневность. Россияне должны превратиться в мобилизованную нацию. Партия войны жаждала вытеснить из руководства страной и из информационного пространства не только партию мира — ее уничтожили сразу, — а даже партию самого скромного компромисса или условную партию «живем как бы без войны».
Парадоксальным образом партия войны хотела того же, чего хотят радикальные критики России на Западе. Чтобы население воюющей страны не жило нормальной жизнью, чтобы завершилась эпоха русского консьюмеризма, чтобы было ликвидировано общество потребления, у бизнесменов отобрали собственность, а русские перестали ездить за границу.
Второй парадокс этого противостояния в том, что партия войны, которая считает себя большими патриотами, чем все прочие, меньше всех верит в русский народ, которому якобы нужна большая война и большая беда, чтобы проявить свои лучшие качества. А вне экстремальных испытаний он выглядит не на высоте ожиданий идеологов великой и исключительной России. Очевидно, эти идеологи даже ревновали русский народ к украинскому, который благодаря российскому вторжению получил эту большую общую беду и действительно проявил стойкость и героизм, пока русские потребляли как ни в чем не бывало.
Долгое время высшему российскому руководству казалось выгодным сохранить видимость обычной жизни, а рыночная экономика и общество потребления выглядели лучшей гарантией преодоления санкций. Теперь это может измениться.
Человек спецопераций
Российские официальные лица довольно часто говорят то, что действительно думают. Когда Путин утверждал, что Россия с Украиной не воюет, а проводит там ограниченную спецоперацию, он в своей системе координат не врал. Россия вела боевые действия частью своих сил, поражала не все цели подряд, избегала ковровых бомбардировок и, главное, не привлекала свою призывную армию.
При слове война в голове обычного россиянина, к числу которых относится и Путин, всплывают кадры из фильмов и хроника Второй мировой. Поэтому российскому руководству по-прежнему казалось, что оно делает что-то другое, хотя последствия его спецоперации все больше походили на эти кадры.
До недавнего времени Путина можно было назвать представителем, если вообще не главой, партии спецоперации. Разрушив все прежние балансы в элитных группах, он продолжал балансировать на аппаратных руинах между оставшимися. Весь его бэкграунд выходца из спецслужб подталкивал его выбрать «спецоперацию», а не войну. Ведь это основной способ действий спецслужб: пока народ тихо живет мирной жизнью, профессионалы делают свое дело.
Вторжение в Украину назвали не войной, а спецоперацией еще и потому, что оно не было рассчитано на годы. Мы видим, что в самых разных ситуациях Путин мыслит не годами, а именно в масштабах спецопераций, которые обычно рассчитаны максимум на несколько месяцев. Такой была спецоперация по его приходу в Кремль на рубеже 1999-2000 годов, операции по уничтожению НТВ и ЮКОСа, «операция преемник» в 2008 году, возвращение во власть в 2011-2012, обнуление президентских сроков и даже вторая чеченская война и присоединение Крыма — все это проводилось во временном горизонте спецоперации длительностью до полугода. Нет никакого сомнения, что сроки вторжения в Украину были рассчитаны похожим образом — на это открыто намекали многие представители власти.
Летом полугодовой горизонт был достигнут, а успех — нет, и само по себе это провоцировало поиск новых решений, выходящих за рамки «спецоперации». Но даже когда на фронтах начались очевидные трудности, Путин медлил поднимать войну на самый верх российской государственности и расширять ее на все российское общество, оставляя на операционной периферии.
Образ действий Путина после неудач на фронтах похож на то, как он реагировал на пандемию. Когда к апрелю 2020 года стало ясно, что Россию это тоже коснется, Путин просто спустил борьбу с ней на уровень регионов. Точно так же поначалу мобилизацию попытались отдать регионам, от которых требовали региональных добровольческих полков. Тогда были губернаторские локдауны, сейчас — губернаторские мобилизации.
Поражение от украинской армии под Харьковом стало прологом к победе партии всеобщей мобилизации и народной войны. Это поражение могло бы заставить отложить или вовсе отменить референдумы о вхождении захваченных территорий в состав России. Ведь потерять часть своей земли гораздо больший позор, чем часть чужой с неопределенным статусом.
Но Путин принял противоположное решение, которое выглядит почти мистической попыткой расколдовать злые чары. Общепринятый массовый взгляд русских на собственную историю допускает, что Россия еще может потерпеть военную неудачу, когда воюет малыми силами за собственной границей, но всегда побеждает в народной войне на собственной земле. Отсюда незамысловатый прием: сделаем завоеванную землю юридически нашей, тем более что она нашей была, и победа будет за нами.
Предложение и угроза
Юридическое переоформление захваченных территорий в российские вряд ли остановит удары по ним, но поможет решить Кремлю несколько частных задач. Захват малыми силами целых регионов другой страны предполагает сотрудничество большого числа представителей местного населения. Оно есть в оккупированных частях Украины, как и определенные пророссийские настроения, хоть и много меньше тех, на которые рассчитывали в Москве, начиная вторжение. Как есть и пассивный сценарий оставаться на своей работе при любой власти, будь ты учитель или полицейский.
Этого сотрудничества в прежних масштабах после отступления из-под Харькова больше не будет, если не компенсировать уход без эвакуации своих гражданских чем-то впечатляющим — например, демонстрацией серьезности территориальных намерений.
Другая проблема — за полгода войны накопилось довольно много отказов контрактников, на том основании, что участие в боевых действиях на чужой территории не является частью контракта. Теперь это возражение будет снято. Да и многие другие формальные препятствия будут устранены.
До харьковского контрнаступления Украины можно было надеяться, что достигшая лимита во времени «спецоперация» замрет на достигнутых рубежах из-за исчерпания ресурсов обеих сторон. При этом Украина и Донбасс поменялись бы местами. Пользуясь тем, что конфликт официально не завершен, Россия держала бы Украину под прицелом, препятствуя ее развитию, сохраняя в ней военные формы жизни и превратив ее в подобие огромного полуосажденного Донбасса. После контрнаступления и не слишком удачной «губернаторской мобилизации» этого ждать не приходится.
Теперь переоформление захваченной украинской территории в российскую независимо от внутриукраинских областных границ можно считать чем-то вроде предложения остановиться на этом рубеже в связи с исчерпанностью всех лимитов спецоперации.
Российские спикеры — чем они воинственнее, тем чаще, — объявляли, что цели спецоперации в любом случае будут достигнуты. Удобство этой формулировки состоит в том, что сами цели настолько размыты и неопределенны, что их можно корректировать на ходу. Если не получилось взять всю Украину, можно ограничиться югом и востоком. Не получилось с ними — можно ограничиться территориями Донецкой и Луганской областей. Не вышло и с этими, как дело обстоит сейчас, можно ограничиться тем, что есть, подняв статус своей добычи до новых российских регионов. Ведь главная цель не столько сама добыча, сколько возможность и решимость ее добыть — демонстрация того, что с Россией не шутят и что она право имеет.
В последние недели и это виртуальное достижение было почти утрачено. Чтобы его вернуть, Путин в очередной раз поднимает планку в надежде, что остальные остановятся и не полезут так же высоко. Если он вновь ошибется, ему придется доказывать, что он и на этот раз не блефовал, и делать это, возможно, еще более разрушительным образом.
Материал впервые опубликован на сайте Фонда Карнеги.
