В действительности в России львиная доля элиты начала 1990-х осталась еще с советских времен, лишь сменив названия должностей; даже в регионах, вопреки мифу о приходе к власти каких-то мифических «новых реформаторов», 58% первых губернаторов представляли прежних председателей исполкомов, региональных советов или верховных советов, а вместе с бывшими «красными директорами» и главами горисполкомов, ставшими губернаторами, представителей прежней партийно-хозяйственной элиты среди тогдашних глав регионов было около 80%.
У российского либерализма хватает проблем и без обструкции со стороны государственной пропаганды: организационная слабость, бесконечные внутренние конфликты, массовый отъезд после начала СВО в никуда (или даже навсегда) львиной доли публичных лидеров и местного актива. Тем, кто много лет внутри либерального движения, порой кажется, что все рухнуло и будущего нет.
Однако реальность обманчива. То, что кажется концом, становится началом чего-то нового. Возможно, есть шанс получить реальное осмысленное российское либеральное движение — вместо его симулякра 1990-х, который изначально был соткан из большого числа внутренних противоречий, потому и оказался нежизнеспособен.
Давайте пройдемся по основным причинам упадка современного российского либерализма и посмотрим, как их может поменять нынешняя политическая и экономическая ситуация в стране.
Причина первая: экономически-идеологическая
Либерализм в реальности состоят из двух совершенно разных частей: экономической и собственно политической. Соответственно, и потребности граждан в либеральной идее различны. Для кого-то важен только экономический либерализм: защита частной собственности, низкие налоги, минимальное вмешательство государства в экономическую активность. Для кого-то смыслом жизни становятся в первую очередь гражданские права и свободы, то есть фактически их интересует только правозащитная повестка.
Очевидно, что большинство людей волнует в первую очередь их физическое выживание и экономическое благополучие, то есть социально-экономическая проблематика. Это не значит, что они не думают о гражданских правах и свободах, но скорее они для них ценности второго ряда и важны как нечто из мира сервиса и комфорта. Они вряд пожертвуют экономическими благами ради них.
Гражданские права получают свою долю внимания, только когда экономический либерализм становится всеобщим консенсусом и ему ничто не угрожает при приходе к власти любой из существующих партий. Полноценная либеральная политика должна говорить и о первом, и о втором, соединять разные с точки зрения их приоритетов конкретные группы граждан в единую политическую силу.
В России политический и экономический либерализм оказались разделены. Российская либеральная оппозиция во многом была и остается замкнутой на правозащитной повестке, что изначально обрекало ее на жизнь в очень ограниченном электоральном гетто.
Это разделение произошло потому, что сама политика российской власти до самого недавнего времени была двойственной, сочетая экономический либерализм с постоянными играми в политический традиционализм. В таких условиях полноценной либеральной оппозиции быть изначально и не могло, так как никакой реально альтернативной экономической повестки у либеральной оппозиции не было.
Споры по отдельным законопроектам или решениям в 1990-е не тянули на реальную экономически альтернативную политику, были понятны и близки только ограниченной части избирателей (грубо говоря, только экономически проигравшим, но либералам), все иные большой разницы в этом не видели. Столь популярный в России 2000-х гг. термин «системные либералы» подчеркивает двойственность значительной части российского либерального движения: вроде бы многие с властью, но местами в чем-то не согласны и конструктивно критикуют; вроде бы другие скорее в оппозиции, но не против основных принципов рыночной экономики (в отличие от коммунистов) и т. д.
Прагматичным либералам было намного проще встраиваться во в целом им близкую экономическую политику российского государства, в том числе жертвуя борьбой за гражданские права (или помогая ей лишь малыми делами и моральной поддержкой) и апеллируя при этом к «здравому смыслу». Показательно, с какой легкостью переходили на работу в органы власти представители формально оппозиционного «Яблока» (Михаил Задорнов, Оксана Дмитриева, Игорь Артемьев), что ясно демонстрировало всю искусственность программной экономической оппозиционности.
Почему главной системной оппозицией российской власти с начала 1990-х была именно КПРФ? Потому что именно ее экономическая программа (национализация, социальное перераспределение, максимальное сохранение различных социальных прав и выплат, прогрессивное налогообложение и т. д.) была главной антитезой экономической политике государства. Сторонники социальной справедливости не могли не поддерживать в такой ситуации КПРФ, а вовсе не российских альтернативных власти либералов.
Но это не делало власть в целом либеральной. А в части гражданских прав у КПРФ изначально была парадоксальная повестка: сочетание ностальгии по СССР с его тоталитарными практиками (особенно ярко проявлявшейся в ностальгии по Сталину) с ростом защиты гражданских прав в настоящее время.
С начала 2000-х власть начинает умело комбинировать экономический либерализм (самое его публично яркое достижение — плоская налоговая шкала на доходы физических лиц) с публичной мимикрией под левую повестку и ее мифологию: советский гимн, знамя Победы, символическая политика в стиле «ностальжи» во все большем числе сфер. Одновременно политический режим все больше ужесточался. Затем началось движение в направлении КПРФ уже и в экономической сфере: госкорпорации, фактическая национализация крупной собственности.
Плоды это принесло: в 2000–2010 гг. власть пользуется одновременно и поддержкой бизнеса, и поддержкой граждан, ориентированных на потребление как таковое, и отнимает у левых традиционалистов значительную часть поддержки возрастных и малообеспеченных, но социально зависимых от государства и политически консервативных групп граждан. КПРФ по-прежнему главная оппозиционная сила, но ее роль падает. Либералы падают еще сильнее: для них не остается политической ниши. Экономически они де-факто публичной альтернативой не являются, с точки зрения защиты гражданских прав при ужесточении политики государства они оказываются государству откровенно не нужны, все больше под давлением и без ресурсов.
Этот процесс завершается тем, что происходит «квазилевый переход»: все больше усиливая давление государства на граждан и бизнес, эволюционируя в сторону госкапитализма и решая свои политические и экономические проблемы, в 2022–2024 гг. власть в итоге отнимает у КПРФ как последние фундаментальные экономические идеи, так и символические патриотические внешнеполитические мифы. Национализация, прогрессивное налогообложение, «восстановление СССР» (с учетом возможностей времени): сторонникам этих нарративов КПРФ больше не нужна, власть сама перешла на эту повестку. По сути, именно в 2022–2024 гг. власть отказывается от привычного для нее экономического либерализма, который и давал возможность многим либералам быть автономной частью системы.
Кажется, что появление различны запретов и ограничений вместе с отказом государства от большинства либеральных мер еще и в экономике означает окончательный крах российского либерализма. Но в реальности это крах КПРФ в ее прежнем виде: теперь у нее нет своего уникального экономико-политического позиционирования, осталась только опора на символическую ностальгию и отдельные вопросы несогласия с госполитикой, но не принципиальные, а по вопросам второго ряда.
И наоборот, теперь, первый раз за тридцать российских лет, российские либералы могут быть действительной реальной альтернативой власти. Не только с точки зрения защиты гражданских прав и свобод, но и с точки зрения реальной экономической политики. Просто инерция — ставка только на правозащиту и морально-этическую повестку — у российских либералов очень сильна, и все разговоры у них только об этом, тех же, кто говорит об экономических делах и жизни простых людей, принято клеймить как ненастоящих оппозиционеров.
Но чем больше политики высокопарно говорят о «моральном выборе», тем дальше они от реальной жизни и нужд простых людей. Жизнь все равно возьмет свое: появление запроса на экономический либерализм как часть идеологии оппозиции неизбежно. Вначале как «отдельные сомнения и несогласие», но дальше — больше. Вопрос лишь в том, кто возьмет эти идеи. И поддержка либеральных идей в экономическом поле будет намного более массовой, чем в строго правозащитном.
Как эта сила будет называться, кто ее возглавит — мы пока не знаем. Но теперь есть политическая и общественная ниша для нее, и эта ниша будет расти по мере того, как власти уходят в политику перераспределения и огосударствления.
Описанная выше причина системной слабости партий российских либералов в 1990–2010 гг. — главная, фундаментальная. Все иные носят скорее стратегический и технологический характер и поэтому решаемы при определенном желании.
Причина вторая: элитное соглашательство и политическая вторичность
Помимо невнятного и лишь частично оппозиционного по второстепенным вопросам политического позиционирования российских либералов в 1990–2010 гг., сами их политические стратегии никак не способствовали формированию внятной политической структуры. Везде, где можно было уходить от открытой борьбы за голоса избирателей, либералы от нее уходили, всегда выбирали кулуарный сговор с чиновниками вместо открытого диалога с избирателями и защиты их прав. Открытых конфликтов и готовности бороться с властью либералы почти никогда не демонстрировали — и утратили даже свои изначальные электоральные базы начала 1990-х.
Самый яркий пример — Москва, где исторически была сконцентрирована львиная доля либерального политического актива. Но именно здесь стратегия ухода от открытой политической борьбы была изначально наиболее выражена. Исторически в Москве реальной публичной конкуренции фактически был противопоставлен кулуарный сговор между бюрократией и лидерами условных «либералов»: бороться в округах без гарантий они не хотели, денег было жалко, Лужкова боялись. В результате они оказались в ловушке сговора, когда, получив в качестве «откупа» отдельные округа, по всем другим они были вынуждены закрывать глаза на все те растущие нарушения, которых с каждым годом становилось все больше. При этом к каждым следующим выборам их ценность снижалась, власть давала им все меньше, пока наконец вообще не стала игнорировать. В итоге постоянных уступок их собственный электоральный капитал сжался до нуля.
Урок из этого один: переговоры не должны вести к параличу публичной деятельности, нужно постоянно наращивать шантажный капитал, уметь давить на власть с помощью различных кампаний и т. д., иначе сочетание соглашательства и бездеятельностью, верный путь в никуда.
Причина третья: элитизм и проблемы с коммуникациями
Российские системные либералы изначально были частью истеблишмента и умели говорить только с истеблишментом, а также вращающейся вокруг него творческой интеллигенцией. Работа с огромной российской периферией никогда никого всерьез не интересовала: реально значимые организации были только в крупнейших городах, все остальное обычно представляло собой спящие полукфиктивные структуры, на которые могли выделять деньги под выборы — и тогда они оживали, а могли и не выделять.
Никаких реальных социальных лифтов своему активу либералы никогда не предлагали: это были партии элиты и спонсоров. Низовой поддержки при отсутствии системной работы и разговора с простым избирателем не было, соответственно, и голосов за пределами крупных городов почти не было.
Попытку сломать прежние схемы работы либералов с избирателями пытался Алексей Навальный, но сделал это очень специфически: с одной стороны, при построении своих структур он делал ставку на людей из низов, как правило, амбициозную молодежь, игнорируя «старых демократов», с другой, — сама его структура была вождистски-авторитарной, никакой демократии там внутри не было, а идеология представляла собой смесь современной леволиберальной повестки, умеренного национализма и разнокалиберного популизма.
Причина четвертая: кадровый застой и проблема поколений
Описанная выше причина автоматически вела к следующему: кадровой консервации, отсутствию новых имен, фактическому диктату в либеральном движении на протяжении десятилетий одних и тех же фигур, давно утративших личный политический капитал. Вероятно, причина всего этого – в нежелании и неспособности уйти от привычных источников финансирования, заложниками которых они стали. «Старые либералы» легко вступали в сговор с представителями власти, что не могло не затормозить появления новых политиков и проектов. Не секрет, что первые шаги по ограничению в начале 2000-х политической конкуренции совершались именно при поддержке старых либеральных партий и их руководства.
Причина пятая: увлеченность сложными конструкциями
Ну и наконец, надо помнить, что избиратель голосует не за название идеологий, а за содержание и понятные ему лозунги. Большинство ничего не знает ни о либерализме, ни о консерватизме, ни о социализме, ни об иных доктринах и течениях.
Бессмысленно за «либерализм». Люди поддерживают многие либеральные идеи, просто не зная, что они либеральные: свобода частной собственности, предпринимательства, свобода слова, свобода передвижения, защита права на личную жизнь, низкие налоги, политическая конкуренция и т. д. Агитировать нужно за понятные идеи, и если вывеска в виде какого-то «-изма» мешает, значит, она и не нужна.
Фактически либеральные партии во многих странах мира существуют под самыми разными названиями, апеллирующими к сути их идей и стремящимися сделать их понятными гражданам. Именно содержание политической и экономической программы и их понятность должны быть на первом месте, а название партии должно привлекать, а не отпугивать. Если термин «либерализм» исторически в стране дискредитирован, его просто не нужно использовать, заменить на что-то иное.
Все названные проблемы могут быть решены при наличии просто элементарного желания.
