Венгрия для венгров? Чем закончился проект национального государства в полиэтнической стране

«Этот день хотя бы раз в год проклинали и проклинают все венгры, с начала ХХ века жившие в самой Венгрии или на одной из отторгнутых от неё территорий. Этот день разъединил семьи, изуродовал страну и в конечном итоге посеял ненависть между народами Среднедунайской низменности», — относительно свежая (2018 год) цитата из венгерского еженедельника Magyar Hang.

«Этот день» — 4 июля 1920 года, дата заключения Трианонского договора, который в Венгрии неустанно проклинают и через сто лет. Страна лишилась 72% территории и 64% населения (в том числе 3 млн этнических венгров), выхода к морю, 88% лесных ресурсов, 83% производства чугуна и т. д. Пожалуй, ни одна страна не понесла по итогам Первой мировой войны таких потерь, но и ни одна страна не понесла их более заслуженно.

Ибо «ненависть между народами Среднедунайской низменности» посеял — что бы там венгры не говорили — вовсе не Трианон.

«Происки австрийского Генштаба»

Австро-Венгрию на картах Первой мировой принято изображать единым целым. На самом деле с 1867 года «двуединая монархия» была скорее дву-, чем единой: общими у нее были МИД, Военное министерство и Минфин, обслуживающий эти два ведомства. Ну и сам монарх — Франц Иосиф, австрийский император и венгерский король в одном лице. Все остальное — правительства, парламенты, законы, гербы, гимны были отдельными для Цислейтании (австрийской части империи) и Транслейтании (Венгерского королевства).

Вена никак не контролировала внутреннюю политику Будапешта, в том числе политику национальную. А тут разница между двумя частями габсбургской монрахии была кричащей. Австро-Венгрию порой называют предтечей Евросоюза — и это справедливо для Цислейтании. Да, между ее народами отношения были далеко не безоблачными, тем не менее Вене удавалось проводить курс, в целом удовлетворявший национальные чаяния чехов, поляков, русин, словенцев.

Не так было у соседей. Еще Лайош Кошут, лидер Венгерской революции 1848-1849 годов, заявил: «В Венгрии много национальностей, но лишь одна нация — венгры». Тогда же возникла теория, что все эти сербы, хорваты, словаки, румыны — суть искусственное порождение австрийского Генштаба, призванное своей крестьянской реакционностью нейтрализовать либерально-революционные порывы просвещенного венгерского дворянства.

Отсюда вытекал чеканный принцип, сформулированный одним из высших чиновников в сфере образования Кароем Заем: «Любые устремления, призванные воспрепятствовать мадьяризации и способствующие распространению других языков, кроме венгерского, означали бы подрыв конституционных принципов. Венгерский язык — самый надежный защитник свободы в нашей стране, а мадьяризация славян — священная обязанность каждого венгерского патриота, каждого борца за Свободу и Разум».

И венгерские элиты усердно ковали гомогенную нацию, пытаясь заставить меньшинства отказаться от этнических корней и ассимилироваться. Если в Цислейтании обучение в школах на родном языке стало осознанным принципом, то в Венгрии «мадъяризация» образования усиливалась чем дальше, тем больше (например, за 40 предвоенных лет число словацких школ сократилось в 3,5 раза).

«Насильственная мадьяризация школ — одна из главных причин плачевной культурной отсталости невенгерских народов», — писал один исследователь в 1912 году. В районах компактного проживания национальных меньшинств, где общение на венгерском ограничивалось администрацией и школой, молодежь не выучивала как следует ни родной, ни венгерский язык. Но даже прекрасно знающая государственный язык королевства невенгерская интеллигенция отнюдь не желала превращаться в венгров, самым активным образом поддерживая требования своих народов.

Успехи мадъяризации вылились в достаточно скромную цифру: если в 1867 году в Венгерском королевстве (без Хорватии) титульная нация составляла 44%, то по переписи 1910 года — 54,5%. Но и этот показатель был достигнут лишь потому, что всех евреев (911 тысяч человек, или 5% населения) чохом записали в венгры.

Именно ассимилировавшиеся евреи становились самыми громкими представителями венгерского национализма, писал венгерский историк Оскар Яси: «Еврейская капиталистическая пресса заняла самую шовинистическую позицию в вопросах борьбы за национальное самоопределение, став одним из главных препятствий на пути разумного соглашения между соперничающими народами. Она громче всех в Венгрии разоблачала так называемое „предательство“ нетитульных наций и разжигала национальный шовинизм, направленный против общих институтов Монархии».

(Кстати, после Трианона, когда Венгрия стала практически моноэтничным государством, а привычка бороться с «внутренним врагом» осталась, на его роль были назначены… евреи.)

Комедия выборов

Вся эта бесконечная война с «агентами габсбургского деспотизма» и расчесывание исторических обид на Вену имели совершенно определенную цель: цементирование политической структуры Транслейтании, в которой венгерская магнатерия и окормляемое ею дворянство играли первую скрипку. «Феодальная система была крайне заинтересована в обострении национальных противоречий, [поскольку] праздная прослойка ничего не производящих людей в этой ситуации „вынужденно“ приняла на себя роль „государствообразующего элемента“, защитника страны от предательства национальных меньшинств», — пишет Яси.

К концу XIX века либерально-демократические устремления венгерского дворянства, воспетые в свое время Марксом и Энгельсом в противовес «реакционным славянам», совершенно улетучились. Зазвучали речи, что любое движение в сторону демократии уменьшает шансы превращения королевства в подлинно венгерское национальное государство. Кальман Тиса, венгерский премьер в 1875-90 годах, пугал, что в случае либерализации избирательного права «200-300 мадьярских депутатов окажутся противостоящими 150-200 немадьярам, причем определенная часть блока будет контролироваться агентами международного социалистического движения».

Описание венгерских выборов стало одним из любимых развлечений тогдашней европейской печати. В местах компактного проживания меньшинств бывали случаи, когда мосты объявляли непригодными для движения или даже разрушали, а всех лошадей под надуманным предлогом ставили в карантин — лишь бы не допустить электорат на участки.

Из 413 депутатов венгерского парламента было пять румын и три словака — это рекорд, которого смогли добиться нацменьшинства. В 1887 году после грубых подтасовок на избирательных участках такой депутат вообще оказался один — отставной генерал Траян Дода. Он сложил свой мандат после первого же заседания, заявив, что не видит смысла участвовать в  комедии — и получил за свою пылкую речь два года тюрьмы.

«Венгры завоевали эту землю для венгров, а не для других», — заявлял Кальман Селль. «Другим» ежедневно и ежечасно напоминали, что они тут «понаехавшие» и никаких прав не имеют. Это проявлялось во всем, начиная от пословиц («Каша — не еда, словак — не человек») и кончая банкнотами Австро-Венгерского банка: если на австрийской стороне надписи делались на языках всех народов Цислейтании, то на венгерской — только по-венгерски.

«Наши невенгероязычные граждане должны привыкнуть к тому, что они принадлежат к национальному государству, которое не является конгломератом различных племен», — поучал венгерский премьер Иштван Тиса за четыре года до мировой катастрофы, в развязывании которой Венгрия сыграла виднейшую роль.

Нет правды в Вене — поищем в Белграде

«Я отдаю себе отчет в том, что славянское население монархии может относиться к новой политике с недоверием, но правительство никогда не будет в состоянии удовлетворить нужды всех национальных групп, — писал император Франц Иосиф, заключая в 1867 году с венграми соглашение об автономии, известное как Ausgleich–компромисс. — По этой причине мы должны делать ставку на сильнейших… то есть на немцев и венгров».

Тогда это имело смысл, поскольку после проигранной австро-прусской войны 1866 года Вена усиленно готовилась к реваншу, и иметь под боком вечно недовольную мятежную Венгрию было стратегическим безрассудством.

Но после франко-прусской войны, явившей миру мощную Германскую империю, мечты о реванше померкли, а Ausgleich остался — и сыграл в судьбе монархии поистине роковую роль. Франц Иосиф честно соблюдал условия соглашения, не делая попыток вмешаться во внутреннюю политику Венгрии. К примеру, в 1892 году в Вену прибыла представительная делегация трансильванских румын с жалобами на венгерские притеснения. Император не только не принял ее, но и слова не сказал, когда ее члены получили в Будапеште солидные тюремные сроки по иезуитскому обвинению в государственной измене: они-де, будучи венгерскими гражданами, обратились за защитой от венгерского короля к австрийскому императору. «Полное игнорирование невенгерских групп населения Венгрии со стороны императора стало доминирующим фактором в процессе распада монархии», — считает Оскар Яси. И действительно, не находя сочувствия и защиты в Вене, славяне и румыны стали искать их в других местах — а именно в Белграде и Бухаресте.

Минус союзник, плюс противник

Сербия долгое время входила в орбиту Австро-Венгрии — пока венгерские латифундисты, опасавшиеся конкуренции со стороны ее сельского хозяйства, не развязали настоящую таможенную войну. А за экономической переориентацией Белграда неизбежно последовала и политическая. 

С Румынией еще интереснее — с 1883 года Австро-Венгрия имела с ней военный союз, направленный против России. Однако внутренняя политика Венгерского королевства закономерно вызвала сильнейшее ирредентистское движение среди трех миллионов трансильванских румын. И Бухаресту, сотрясаемому антивенгерскими демонстрациями, трудно было его игнорировать.

Робкие попытки Вены как-то повлиять на Будапешт ни к чему не приводили. О степени понимания венграми «румынской проблемы» говорит брошюра известного историка Яноша Карачони, изданная в 1912 году. В ней он разоблачил утверждение итальянского ученого XV в. Бонфини, утверждавшего, что трансильванские румыны — потомки римлян эпохи императора Траяна. Карачони «доказал», что румыны прибыли в Трансильванию лишь в 1182 г. — по мнению сего достойного мужа, осознав, что они живут в венгерском государстве всего каких-то 800 лет, венгерские румыны опомнятся и добровольно признают собственную второсортность.

Окончательный крах военного союза между Веной и Бухарестом стал очевиден, когда в июне 1914 года состоялся визит императора Николая II в Румынию. Во время этого визита Сергей Сазонов, российский министр иностранных дел, в сопровождении румынского коллеги Эманоила Порумбару совершил демонстративный автопробег на трансильванскую границу. Теперь это был просто вопрос времени — когда 16 румынских дивизий будут брошены против Австро-Венгрии.

Про Сербию нечего и говорить, идущая из Белграда югославянская агитация на «ура!» воспринималась не только сербами, — особенно в венгерском Банате, — но даже хорватами, пользовавшимися в составе Венгерского королевства некоторой автономией (регулярно проверяемой Будапештом на прочность). В Аграме (Загребе) все чаще звучала песня «Пусть каждый снесет по башке татарина, и страданиям нашим настанет конец» — татарами называли венгров из-за их туранского происхождения.

Армия на голодном пайке

Но мало того, что венгерские политики превращали вчерашних союзников в завтрашних противников, а лояльных подданных — в готовую «пятую колонну», так они еще и блокировали оборонные усилия империи. Главной скрепой многонациональной австро-венгерской армии была абсолютная лояльность Габсбургам, за что в Будапеште ее сильно недолюбливали, опасаясь, что однажды она может быть использована Австрией против Венгрии (и не без оснований: в 1905 году во время обострения австро-венгерских отношений имперский Генштаб на всякий случай разработал тайный план оккупации Транслейтании).

Проблема заключалась в том, что армейский бюджет распределялся пропорционально между двумя частями монархии (после 1907 года 63,6% оплачивала Цислейтания, 36,4% — Венгерское королевство), а для его увеличения нужно было солидарное решение обоих парламентов. Но венгры саботировали любые предложения на сей счет, предпочитая держать армию на голодном пайке, а за каждую лишнюю крону требуя все новых уступок и преференций. В иные годы даже военный бюджет Италии превосходил австро-венгерский, не говоря уже о других великих державах.

«Слабость армии в значительной степени укрепляла неверие в свои силы правителей империи и надежды ее врагов, создавала ощущение кризиса и государственного нездоровья, — пишет историк Доминик Ливен. - Правители монархии поневоле считали, что современность им враждебна, а будущее не сулит ничего хорошего; что избежать катастрофы можно, только заново продемонстрировав свою силу, разорвав сжимающееся кольцо внешних и внутренних врагов и наполнив благоговейным ужасом их сердца. Все эти соображения и привели к нападению на Сербию в 1914 году».

Рукотворная ловушка Фукидида

Эта ситуация известна в политологии как «ловушка Фукидида»: не раз и не два в истории ощущение быстро тающей мощи побуждало искать решение нарастающих проблем в превентивной войне — пока соотношение сил еще позволяет надеяться на победу, а то ведь завтра будет поздно! Необычно в данном случае то, что на 90% эта ловушка была творением одной половины империи, получившей карт-бланш на создание государства в государстве из рук верховной власти.

Венгерские историки, конечно, не преминут напомнить, что именно Иштван Тиса в ходе последовавшего за покушением в Сараево Июльского кризиса 1914 года дольше всех сопротивлялся решению атаковать Сербию. Но в итоге уломать венгерского премьера оказалось не так уж сложно. «Окончательно убедил его аргумент графа Буриана, предупредившего Тису, что отказ от действий против Сербии мог поощрить румынскую агитацию в Трансильвании, — пишет историк Сэмюель Уильямсон. — Таким образом, Тиса и другие [венгерские политики] полагали, что неспособность действовать против Сербии усилит и напористость Бухареста».

Иными словами, венгерский политикум с легкостью предпочел мировую войну каким бы то ни было уступкам в национальном вопросе. Вольно же после этого венграм вот уже более ста лет стенать о несправедливости Трианонского договора! Хотели Венгрию для венгров — получите и распишитесь.

После Первой мировой на банковских билетах Венгрии, урезанной на три четверти и ставшей куда более моноэтничной, появились-таки надписи на языках всех народов, населявших обширные земли канувшей в лету Венгерской Короны — для того, чтобы подчеркнуть неотъемлемые права Будапешта на «временно утраченные территории». Жаль только, Национальный банк Венгрии не догадался заодно поместить на свои купюры венгерскую поговорку »Annyit ér mint halottnak a csók». Что в переводе на русский значит: «Это так же ценно, как поцелуй мертвеца».