Про Соловецкий камень он отозвался там отдельно и с особым чувством. Так и не зажила, даже и месяц спустя, на душе Валерия Фадеева травма, нанесенная ему церемонией «Возвращения имен» и другими акциями, которые традиционно проходят в октябре, в день памяти жертв политических репрессий. В этот раз они снова, как уже пять последних лет, были запрещены повсюду, но снова состоялись, вопреки угрозам городских властей и полиции.
«Люди фактически проводят не акцию памяти, а акцию против сотрудников здания на Лубянке — ФСБ, КГБ, НКВД», — догадался Фадеев.
И дальше:
Они говорят: мы здесь, мы все помним, а вы такие же.
— Памятный камень же там стоит? (Вопрос РБК.)
— Значит, надо перенести в конце концов памятный камень. Еще раз — это акция не памяти, а политическая акция. Как бы упрек тем людям, которые сидят в здании на Лубянке…
Видать, всероссийский заведующий правами человека в самом деле намерен этот камень от Лубянки откатывать.
Поприветствовал Фадеев и вандализм и агрессию в отношении памятных знаков проекта «Последний адрес», — стальных табличек, размером с почтовую открытку, которые активисты этой гражданской инициативы развешивают на фасадах домов, ставших последними прижизненными адресами безвинно погубленных, а потом реабилитированных людей. На табличках никаких пояснений, никаких обвинений, никаких проклятий: только имена, даты рождения, ареста, гибели и реабилитации репрессированных. В последние два года эти знаки стали объектом непрекращающейся атаки вандалов и осквернителей: их выламывают из стен, корежат, замазывают и заклеивают всякой дрянью.
Фадеев эту подлость живо одобрил:
Табличек много, в центре Москвы практически в каждом здании были репрессированные. Вот вы идете по этому прекрасному городу, и на каждом здании таблички. Тут репрессированы одни, тут другие репрессированы. Но ведь в этом великолепном городе и в этих зданиях не только репрессированные и убитые люди жили. Давайте повесим табличку, что тут жила учительница, которую любил весь микрорайон. И вот тут жил токарь седьмого разряда.
— Висят таблички: тут жил народный артист Советского Союза.
— Народных артистов немного, а репрессированных много. Вы идете по городу мертвых, вы идете — и везде мертвые, везде напоминания о том ужасе, который был в 1937 году.
— Чтобы больше не повторился.
— Для этого есть мемориал на Сахарова, для этого есть День памяти политических жертв, политических репрессий, для этого есть соответствующие параграфы в учебнике истории, чтобы дети тоже об этом знали и помнили. А вот так навязчиво каждый день тыкать в физиономии, а вот вы тут убивали друг друга, вот эта страна не имеет будущего. Как это говорят, одни вертухаи, а другие сидельцы. Это неправда. И вот этот проект, он как раз на стороне неправды, а в лучшем случае полуправды. Поэтому он мне не нравится…
Проект «Последний адрес» работает уже десять лет. И важнейший этап в судьбе каждой установленной им памятной таблички — а их сегодня уже больше полутора тысяч, они есть почти в семидесяти больших и малых городах, селах и деревнях по всей России, — это переговоры с жителями и владельцами домов, на фасадах которых они появляются. Не бывает «ничейных» фасадов — они на правах коллективного имущества принадлежат собственникам помещений в этих самых домах, — так что ни один такой знак не может быть установлен без согласия тех, кто, по российским законам, вправе принимать решения о том, что и как будет висеть на этих стенах.
Так вот, в каждом из этих полутора тысяч случаев происходит почти один и тот же разговор, снова и снова повторяются одни и те же аргументы, приходится опять и опять отвечать на одни и те же возражения. И очень часто волонтеры слышат то самое, что звучит сегодня в отповедях таких же, как Фадеев, противников этого «распределенного мемориала» в память о жертвах репрессий.
Смотрите — слово в слово повторяет этот мотив один из комментаторов моего фейсбука: «Вы выбираете мрачные страницы истории и начинаете бесконечно тыкать их в глаза прохожим. Вы все виноваты, кайтесь! Нельзя жить прошлым, особенно мрачным прошлым. Прошлое необходимо осознать, извлечь опыт и двигаться дальше. Оставив прошлое в прошлом. Осознание и извлечение опыта произошло. Написаны книги, сняты фильмы, открыты музеи, написаны учебники. А бесконечно вбивать в головы людей идею о том какие они не хорошие и как ужасна их страна — это форма идеологической войны».
И ответ всегда один и тот же: да, совершенно с вами согласны, именно так — осознать, извлечь опыт и двигаться, перевернуть наконец страницу истории.
Но вот только мы отчетливо слышим в ваших словах — так же как ясно видим в тексте Фадеева, — что никакого осознания и извлечения опыта не произошло и двигаться дальше невозможно, потому что прошлое не осталось в прошлом, а затопило собою настоящее и намертво перегородило дорогу в будущее. Проклятая страница застряла в полуперевернутом состоянии, история остановилась, уперевшись в это ваше бешенство насчет «навязчиво каждый день тыкать».
Вот это «тыкать» — неизменный знак ярости в их словах: «тыкать в физиономии» у Фадеева, «тыкать в глаза» у моего фейсбучного оппонента…
В том и дело, что все эти десять лет они видели в этих табличках с именами и датами не память о бессмысленно оборванных судьбах и безжалостно изуродованных семейных историях, не сострадание, не утверждение ценности человеческой жизни, не предупреждение о том, безрассудном зле, что не должно вернуться, а только это тыкание в их физиономии. И продолжают видеть одно это тыкание до сих пор.
Они думают, что все это — по их душу, в конечном итоге — в их честь.
Но нет. На самом деле люди которые посвящают десятилетия своей жизни возвращению утраченных имен, думают вовсе не о вас, стукачах и палачах, и не вас, трусливых и подлых, имеют в виду.
Понятно, вполне очевидно, отчего и Соловецкий камень, и знаки «Последнего адреса» приводят околовластную публику в такое бешенство.
Главная проблема для них — для высокого начальства, к которому тщательно принюхивается Фадеев, выбирая момент, когда надо выбежать вперед со своими инициативами, — не в самой памяти, не в репрессиях и даже не в обиде за обладателей тех самых физиономий, обитателей дома на Лубянке или тех, кто проводит жизнь у его подножия.
Самое страшное для них — выход людей из-под контроля. Самочинность, самостоятельность, — этого не должно быть в тоталитарном государстве.
Люди собираются там, где сами хотят, а не где мы, хозяева, им сказали, говорят то, что хотят, а не что мы, хозяева, им велели, думают то, что хотят, а не что мы, хозяева, приказали думать, вспоминают то, что им самим важно, а не то, что мы, хозяева, объявили важным. Этого нельзя допустить, это нам вредно, мы это остановим, запретим.
А остальное — повод. Может быть историческая память, могут быть сексуальные предпочтения, могут быть художественные вкусы. Рано или поздно дойдет до причесок и ширины брюк (собственно, уже и дошло). Все должно быть по приказу хозяина, а не так, как кому-то самому захотелось.
Это вопрос не о памяти, не о трагедиях прошлого, а о свободе. Это их война со свободой вокруг. Потому что свобода людей, право самим за себя решать и самим для себя выбирать — для них, провозгласивших себя хозяевами времени, смертельно опасна.
